Осколки чести. Барраяр - Страница 16

Опершись на палку, Форкосиган молча разглядывал поляну. «Никогда не видела более усталого человека», — подумала Корделия и усмехнулась: ведь у нее не было зеркала.

— Осталось пройти еще километров пятнадцать, — сказал он. — Я не хочу приближаться к складу в темноте. Мы остановимся здесь, переночуем и придем туда утром.

Они плюхнулись на траву и долго смотрели на роскошный закат. Наконец, меркнущий свет напомнил о необходимости действовать. Они умылись в ручье, и Форкосиган выложил на камень последнюю еду — барраярский неприкосновенный запас. Даже после четырех дней овсянки и рокфора ужин показался ей удивительно неаппетитным.

— Вы уверены, что это не быстрорастворимые ботинки? — печально спросила Корделия: по цвету, вкусу и запаху угощение напоминало галеты из тонко размолотой обувной кожи.

Форкосиган хмыкнул:

— Они органического происхождения, питательны и могут храниться годами. Полагаю, что и хранились.

Корделия улыбнулась, с трудом пережевывая сухой и жесткий кусок. Дюбауэра пришлось кормить насильно: он все время пытался выплюнуть еду. Потом ботаника умыли и уложили спать. В течение дня у него не было припадков, и Корделия сочла это обнадеживающим признаком.

После дневной жары земля еще дышала приятным теплом, рядом тихонько журчал ручей. Ей хотелось заснуть на сто лет, как принцессе из сказки. Но она заставила себя подняться и вызвалась дежурить первой.

— По-моему, вам сегодня следует поспать подольше, — сказала она Форкосигану. — Я две ночи из трех несла короткую вахту. Теперь ваша очередь.

— Совсем необязательно… — начал было он.

— Если вы свалитесь, то и я не дойду, — напрямик заявила она. — И он тоже, — она ткнула пальцем в затихшего Дюбауэра. — Я намерена позаботиться, чтобы завтра вы довели нас до цели.

Форкосиган не стал спорить — он принял вторую половинку болеутоляющего и снова лег. Но спать ему, видимо, не хотелось — он беспокойно шевелился и в сумраке наблюдал за нею. Казалось, глаза его лихорадочно блестят. Наконец, он приподнялся и оперся на локоть. Тогда она села рядом с ним, предварительно обойдя дозором поляну.

— Я… — начал он и снова замолчал. — Вы совсем не такая, какой я представлял женщину-офицера.

— М-м? Ну, вы тоже не такой, каким я представляла себе барраярского капитана, так что, надо полагать, мы квиты. — Она с любопытством спросила: — А что вы ожидали увидеть…

— Я… сам не знаю. Вы — такой же профессионал, как любой офицер из тех, с кем я служил. Но вы не пытаетесь изображать мужчину. Это поразительно.

— Я такая же, как все, — возразила она.

— Значит, Колония Бета — необычайное место.

— Планета как планета. Ничего особенного. Отвратительный климат.

— Да, мне говорили. — Он поднял прутик и пару минут ковырял им землю, пока не сломал. — Скажите, в Колонии Бета не бывает браков по сговору, да?

Она изумилась.

— Конечно, нет! Что за странная идея. Это похоже на прямое нарушение гражданских прав. Господи… Уж не хотите ли вы сказать, что на Барраяре это принято?

— В нашей касте — почти повсеместно.

— И никто не возражает?

— Их не заставляют, но договариваются обычно родители. Кажется… это работает нормально. Для многих.

— Ну, стало быть, и такое возможно.

— А как… э-э… как это устраиваете вы? Без посредников иногда бывает неловко…. Я имею в виду — отказывать кому-то прямо в лицо.

— У нас все решают сами любовники, когда они уже достаточно знают друг друга и хотят завести ребенка. А прибегать к дипломатии, вроде той, которую вы описали, — все равно что выходить замуж за незнакомого человека. Вот это, по-моему, действительно неловко.

— Хм-м. — Он отыскал еще один прутик. — В период Изоляции на Барраяре, если мужчина брал в любовницы женщину из касты воинов, то это рассматривалось как похищение ее чести, и он должен был умереть за это смертью вора. Обычай, чаще нарушавшийся, чем исполнявшийся, хоть он и стал излюбленным сюжетом драматических произведений. А сейчас у нас время перемен. Старые порядки умерли, и мы все примеряем новые, как плохо пошитое платье. Теперь уже никто не понимает, что правильно, а что — нет. — Помолчав секунду, он спросил: — А чего ожидали вы?

— От барраярца? Не знаю. Что-нибудь этакое преступное, наверное. Я была не в восторге, очутившись в плену.

Он отвел взгляд.

— Я… знаком с теми вещами, которые вы сейчас подразумеваете. Не стану отрицать — такое бывает. Это — как болезнь воображения, и она передается от человека к человеку. Хуже всего, когда зараза распространяется сверху. Падает дисциплина, слабеет боевой дух… Труднее всего молодым офицерам, особенно когда они видят порок в людях, которые должны служить им образцом. Как судить, не имея опыта, как бороться с заразой в собственной голове? И они развращаются, даже не успев понять, что с ними случилось.

В темноте голос его звучал с необычной страстностью.

— Лично я думала об этом с точки зрения пленной, — шутливо вставила Корделия. — Насколько я понимаю, с пленом мне повезло.

— Те, о ком я говорю, — отбросы армии. И они в меньшинстве. Хотя было бы неправильно делать вид, будто таких людей у нас нет вовсе… Но меня вам бояться не следует. Даю вам слово.

— Я… я это уже поняла.

Некоторое время оба молчали. Корделия решила, что Форкосиган заснул, но тут он пошевелился и снова заговорил. Она почти не видела его лица — только отблески от глаз и белых зубов.

— Ваши обычаи кажутся мне такими свободными, такими мирными. Невинными, как солнечный свет. Ни горя, ни боли, ни непоправимых ошибок. И страх не превращает мальчишек в преступников. И нет глупой ревности. И честь не теряется.