— Тут вы ошибаетесь. Честь можно потерять и у нас. Только это не происходит за одну ночь. Как правило, нужны годы — она исчезает по крупицам, по капелькам. — Корделия помолчала. — Я знала одну женщину… Это была моя очень близкая подруга, тоже в экспедиционном корпусе. Ей… немного не везло в личных отношениях. Все вокруг нее находили себе спутников жизни, и чем старше она становилась, тем сильнее боялась остаться в стороне. Короче, ударилась в панику.
В конце концов она сошлась с человеком, обладавшим совершенно поразительным талантом обращать золото в свинец. В его присутствии нельзя было произнести слова «любовь», «доверие» или «честь», чтобы не услышать умной насмешки. Цинизм дозволялся, поэзия — никогда.
Так уж случилось, что, когда освободилось место командира корабля, они были в одном звании. Она давно мечтала о повышении и работала, как проклятая. Должность командира — редкий шанс, каждый рвется его получить. Но возлюбленный убедил ее — пустив в ход аргументы, которые потом оказались лживыми (он пообещал детей), — отказаться от командования в его пользу… Прекрасный тактик. Вскоре между ними все кончилось.
После этого у нее не хватало духа начать новый роман. Так что ваши прежние законодатели придумали не так уж глупо. Людям… нужны правила, для их же собственной пользы.
В тишине шептал водопад.
— Я… когда-то был знаком с одним человеком, — донесся из темноты его голос. — В двадцать лет его женили на девушке прекрасного происхождения. Брак по родительскому сговору, но он был им доволен.
Он почти все время проводил на службе. Она оказалась свободна, богата, ничем не связана в столице среди людей… не то что бы порочных, но намного старше ее. Богатые бездельники и их прихлебатели. За ней ухаживали, и она потеряла голову. Но, по-моему, не сердце. Она заводила любовников, как делали все вокруг. Глядя в прошлое, я вижу, что у той женщины не было иных чувств, кроме тщеславия и радости победы, но в то время… Мой друг поклонялся вымышленному образу, и когда оказалось, что его кумир вдруг разлетелся вдребезги… У этого парня был ужасный характер, и он решил драться с ее любовниками на дуэли.
Их было двое. Его не волновало, кто останется жив, он не боялся, что его арестуют. Видите ли, он вообразил, что сражается за свою честь. Он назначил им обоим встречу в уединенном месте с интервалом примерно в полчаса.
Какое-то время Форкосиган молчал. Корделия ждала не дыша, не зная, следует ли помочь ему продолжать рассказ. В конце концов он опять заговорил, но голос его потускнел и зачастил.
— Первый был таким же упрямым юным аристократом, как и он сам, и играл по правилам. Он владел двумя мечами, бился со вкусом и чуть не убил м… моего друга. Его последние слова были о том, что он всегда мечтал умереть от руки ревнивого мужа, — только лет в восемьдесят.
Чуть заметная оговорка уже не удивила Корделию. Она только подумала, не был ли ее собственный рассказ столь же очевидным. Похоже, что так.
— Второй был высшим правительственным чиновником, человеком гораздо старше него. Он не желал драться. Мой знакомый несколько раз сбивал его с ног и снова поднимал. После… после того, первого, который умер с шуткой на губах, это было почти невыносимо. Наконец, несмотря на мольбы о пощаде, мой друг заколол беднягу-министра.
Потом заехал к жене, чтобы рассказать ей, что сделал, и вернулся на корабль ждать ареста. Все это произошло за один короткий день. Она была в ярости, она сама была готова биться с ним на дуэли, будь такое возможно. Она чувствовала себя оскорбленной — и предпочла умереть. Выстрелила себе в голову из его служебного плазмотрона. Никогда бы не подумал, что женщина может избрать такой способ. Другое дело — яд или разрезанные вены… Но она была истинной форессой. Лицо ее совершенно сгорело. А у нее было прекраснейшее лицо…
Дело обернулось чрезвычайно странно. Все решили, что двое ее любовников убили друг друга. Клянусь, он этого не планировал! А она якобы покончила самоубийством от отчаяния. Никто его даже не расспрашивал.
Теперь Форкосиган говорил очень медленно.
— Весь тот день он действовал как лунатик или актер. Подавал нужные реплики, совершал необходимые поступки, и в результате ему нисколько не стало лучше. Ничего он не добился, ничего не доказал. Все было таким же поддельным, как ее любовные связи, если не считать смертей. Они были настоящими. — Он помолчал. — Так что, видите, у бетанцев есть хотя бы одно преимущество. Вы позволяете друг другу учиться на ошибках.
— Мне… больно за вашего друга. Это произошло давно?
— Больше двадцати лет назад. Говорят, старики помнят события юности более ясно, чем то, что было на прошлой неделе. Может, он уже постарел.
— Понятно.
Этот рассказ был как странный колючий дар, слишком хрупкий, чтобы его бросить, и слишком ранящий, чтобы держать. Он лег и снова замолчал, а она обошла поляну, прислушиваясь к тишине леса. Когда она закончила обход, Форкосиган спал, дрожа и мечась в лихорадке. Корделия стащила с Дюбауэра один из обгоревших спальных мешков и укрыла его.
Часа за три до рассвета Форкосиган проснулся и заставил Корделию поспать пару часов. В серый предрассветный час он снова разбудил ее. Он умылся в ручье и избавился от четырехдневной щетины, воспользовавшись одноразовой упаковкой депиллятора. Тоже приберег на последний день, поняла Корделия.
— Мне нужна ваша помощь. Я хочу вскрыть нарыв, выпустить гной и снова все перевязать. До конца дня хватит, а потом это уже не будет иметь значения.